К полу, животом вниз припечатан и заклинаниями пригвожден пришелец, на спине у него сидит дядя Петя и пытается завести еще выше, сломать заломленную руку багрового. Он хрипит от напряжения, но толку нет. Более того, Ленка видит и понимает недоступное даже бабе Ире: колдун напрягает все силы, все, что есть, а их в запасе не так уж много, а поверженный им противник с каждой секундой впитывает новую мощь, поступающую к нему извне, из самого Ада…
Колдун, видимо, понял это. Вдруг он хрипнул неразборчиво и выставил руку: перепуганный кот с отчаянным криком влетел к нему на ладонь, и дядя Петя запустил им в окно. Зазвенели разбитые стекла, и в то же мгновение в образовавшуюся брешь хлынул жужжащий поток, адские мухи – Ленка помнила их по первой ночи, но сейчас их было неизмеримо больше.
– ГАОЛШАДАШАР! ГИЛШАГАМАШ! ВЕРВЕЗУР!.. – взревел колдун.
И вдруг жужжащий поток стал уплотняться, вытягиваться в змею, еще плотнее, словно бы гигантское веретено свивало из адских насекомых жгут. И вот уже черная блестящая веревка зависла над колдуном… Дядя Петя схватил веревку, взвыл от боли, но веревку не выпустил… Ленка хотела что-то сделать, помочь дяде Пете либо спрятаться подальше от мух, но заклятие было в силе, и она сидела неподвижно, неспособная даже позвать на помощь, если мухи вдруг до нее доберутся.
Но мухам было не до Ленки, все они были теперь частью черной длинной веревки в руках у дяди Пети. Концы ее рассекали воздух, злобно хлестали колдуна по плечам и груди, иногда отдельные мухи вылетали из веревки, впивались дяде Пете в лицо, в руки и тут же сгорали, оставляя после себя черные пятна. Дядя Петя сумел набросить веревку на шею своему врагу, уперся коленями в позвоночник и стал затягивать петлю. Сила уже потоком хлестала в помощь адскому посланцу, тот зашевелился, преодолевая заклятия начал вставать, дядя Петя поднатужился еще, рукава рубахи лопнули по всей длине, обнажая ходуном ходящие тыквы мускулов, видно было, как из-под ногтей у него полилось черное – кровь из лопнувших сосудов… Вдруг Ленке почудилось, что смертный оскал на лице у дяди Пети обращается в жадную ухмылку… Безмолвный до этого враг захрипел, забился беспорядочно…
Лопнула веревка, рассыпалась в черные угольки, в золу, багровый сморщился трухой и исчез. Кукареку! – прокричал далекий петух, ему откликнулись с разных сторон, и бесконечная ночь закончилась.
Ленка обрела свободу, дернулась подхватить выпавший цветок, стул начал заваливаться набок, она вместе с ним… и отключилась на лету.
– Очнись, Лен, все уж позади, просыпайся, внученька…
Ленка открыла глаза.
– А, это вы, баб Ира… Встаю. Давно я?..
– Да минут двадцать. Мы проверили – все вроде в порядке. Как себя чувствуешь?
– Как новенький доллар, баб Ира. Все нормально. А где…
– Васька? Вот он, живехонький, перепугался только, живой-здоровый наш Васенька. Вставай, без тебя не обойтись. Сейчас доделаем все дела, и потом поспишь, отдохнешь. Первым делом надо тебе горяченького чайку. Вон Петр Силыч уже вторую доканчивает, и я с вами попью…
Ленка встала, действительно, дядя Петя как ни в чем не бывало сидит за столом, весь красный, потный, дует в блюдце, прихрумкивает конфетой, только ладони у него перебинтованы.
– Серьезный, говорю, жених сватов засылал! Чем-то понравилась, значит. Сама – что думаешь?
– Без понятия. А что, на следующую ночь опять начнется?
– Не знаю, вот сидим с Федоровной, соображаем. Садись.
Ленка сбегала во двор, умылась, причесалась, села чаевничать за компанию, хотя хотелось ей только спать, без снов, без света, под теплым одеялом.
– А что у вас с руками, Петр Силович?
– Это? От вельзевухи волдыри. Свить-то я ее свил, да видишь – злая оказалась к чужому хозяину.
– Петр Силыч, – вступила в объяснения Ирина Федоровна, – чужую волшбу своей сделал, когда мушек-то в веревку засучил, а она ему – мстить. А почему именно такая веревка понадобилась – это другой вопрос: у этих, да и у всех, кто с волшбой знается, против сил из своего естества мунитету нет. Вот Силыч и смикитил, изобрел на месте. Но за Ваську – было дело – испугалась я очень…
При этих словах Васька взглянул на дядю Петю, выпустил все когти, зашипел и ощерился.
– …Ну а ожоги – я наговор положила, мазью помазала, сразу легче стало. Он сегодня у нас герой. Низкий ему поклон, не то бы…
– А что было бы тогда?
– Меня просто бы умертвили, тебя убили бы по ритуалу или как, и в Ад, для ихних нужд, видимо очень важных. Вот и думаем – каких?
Ленка не знала, что на это сказать, и спросила из вежливости:
– А вы сами, Пет… дядя Петя, не можете себе руки вылечить? Колдовством?
– Мочь-то – могу, но – неуместно.
Ленка не поняла ответа и опять не решилась продолжать эту тему.
– Ну что, вторую налить?.. Ну как знаешь. Тут Петр Силыч с просьбой к тебе, ну и я тоже прошу. Понимаю, что устала, ну уж уважь стариков, а то сегодня ухайдакались не меньше вчерашнего – ноги не держат. Объясни, Силыч.
От девушки требовалось ни много ни мало – сходить на Болотную, к дяде Пете домой, найти, где указано, секрет в сундуке, открыть, взять книгу и принести сюда. Заодно привести Мурмана, чтобы он почистил избу от остатков чужой магии: он ее жрать – великий охотник.
– А кто меня пустит, а как я с Мурманом справлюсь?
– Пустят и справишься, я их вроде как предупредил уже. Мне, чтобы разобраться что к чему, нельзя со следа уходить, да и Федоровне как хозяйке лучше присутствовать, не отходя. Нам так в десять раз легче будет, опять же – для тебя стараемся, краля ты наша, красы неописуемой. Гы-ы… Думал, хоть поцелуешь на спасибо…
– Ну иди-иди, Лен, шутит Силыч…
Ленкина душа брезгливо поежилась от этаких шуток, но спасителей положено благодарить, а не отшивать нецензурно крылатыми фразами. Она пошла и уже в конце пути, на углу Болотной и Подгорной, повстречала Андрея Ложкина. На этот раз он был в полосатой приталенной рубашке, коротких, по лодыжки, джинсах с подтяжками, в ярко-желтых носках и в ботинках «на платформах».
– Привет, Елена Прекрасная!
А в городе Ленку никто и никогда не называл прекрасной, не объяснялся в любви, не дарил цветов в будни…
– Привет.
– Что это у Федоровны за праздничный салют стоял? Говорят, у вас Синьор Помидор всю ночь Ивана Купала шабашил?
– Тебе-то что за дело?
– Да так, интересно. Мамахен трещит, что это у него белая горячка. А может, просто сдуру куролесит, он же старый. Но только на этот раз очень уж все криво получилось: у всей деревни молоко скисло, а брага в уксус перебродила. Мы на всякий пожарный свою шишимору допросили – клянется, что ни при чем. Изоляторы на столбах полопались… Сеструха двоюродная досрочно омамилась под утро. Мужики в деревне недовольны.
